Вторник. 11 апреля 1961

Ранним утром 9 апреля я приехал к дому дона Хуана. Было воскресенье.

- Доброе утро, дон Хуан! - поздоровался я. - Рад тебя видеть!

Взглянув на меня, он мягко рассмеялся. Он подошел к машине, открыл дверцу и держал ее, пока я вытаскивал пакеты с продуктами, которые привез ему.

Мы пошли к дому и уселись возле двери.

Впервые я по-настоящему осознал, что делаю здесь. Три месяца я буквально с нетерпением ждал очередного выезда "в поле". Словно мина замедленного действия разорвалась внутри меня и заставила внезапно вспомнить нечто, имевшее для меня трансцендентальное значение. Однажды я уже был очень терпелив и действовал исключительно эффективно.

Прежде чем дон Хуан смог что-либо сказать, я задал ему вопрос, который не давал мне покоя. Все три месяца меня одолевали воспоминания о белом соколе. Как мог дон Хуан о нем узнать, если сам я об этом давно забыл?

Он засмеялся, но не ответил. Я умолял его объяснить.

- Это все - ерунда, - сказал он со своей обычной убежденностью. - Любой тебе скажет, что ты странный. Просто ты все время находишься в каком-то оцепенении и потому нечувствителен. И всего-то.

Я почувствовал, что он опять заговаривает мне зубы и загоняет в угол, куда мне не очень-то хотелось.

- Разве можно увидеть собственную смерть? - спросил я, пытаясь не дать разговору отклониться от темы.

- Конечно, - со смехом ответил он. - Она всегда рядом с нами.

- Откуда ты это знаешь?

- Я уже стар. С годами человек многое узнает.

- Я знаком со многими стариками, но они ничего подобного не знают. Как вышло, что ты - знаешь?

- Скажем так: я много чего знаю потому, что у меня нет личной истории, потому, что не чувствую себя более важным, чем любое другое явление в этом мире, и потому, что моя смерть всегда находится рядом со мной, вот здесь.

Он вытянул левую руку и пошевелил пальцами, словно что-то поглаживая.

Я засмеялся. Я знал, к чему он клонит. Старый черт снова собрался меня зацепить скорее всего на тему чувства собственной важности, но на этот раз я был не против. Воспоминание о бесконечной терпеливости переполнило меня ощущением странной, спокойной эйфории, рассеявшим практически всю мою нервозность и нетерпимость в отношении дона Хуана. Вместо этого я чувствовал, что каждое его действие в каком-то смысле было чудом.

- Но все-таки, кто ты на самом деле? - поинтересовался я.

Казалось, он удивился. Он выпучил глаза до немыслимых размеров и мигнул, как птица. Его веки сомкнулись и разомкнулись подобно шторкам, не меняя фокусировки глаз. Неожиданный маневр дона Хуана меня испугал, я даже слегка отпрянул, а он рассмеялся по-детски непринужденно.

- Для тебя я - Хуан Матус, и я - к твоим услугам, - сказал он с подчеркнутой учтивостью.

Тогда я задал ему еще один вопрос, не дававший мне покоя;

- Что ты сделал со мной в тот день, когда мы встретились впервые?

- Я? Ничего, - ответил он невинным тоном.

Я описал ему, что чувствовал, когда в тот раз он на меня взглянул, и насколько немыслимо для меня было буквально онеметь от одного только взгляда.

Дон Хуан хохотал, пока по щекам его не потекли слезы. Я снова почувствовал прилив злости по отношению к нему. Я подумал, что веду себя так серьезно и так осмысленно, а он в ответ - настолько "по-индейски" в самом худшем смысле слова.

Очевидно, он тут же уловил мое настроение и мгновенно прекратил смеяться.

После довольно длительных колебаний, я все же сказал ему, что его смех разозлил меня потому, что я самым серьезным образом пытался понять, что со мной тогда произошло.

- А тут нечего понимать, - невозмутимо заявил он.

Я напомнил ему всю цепочку необычных событий, произошедших после моего с ним знакомства, начиная с того, как он таинственным способом меня затормозил, и заканчивая воспоминанием о белом соколе и тенью над камнем, которая, по его словам, была моей смертью.

- Зачем ты все это делаешь со мной? - спросил я.

В моем вопросе не было и тени враждебности. Мне просто было любопытно, почему именно я.

- Ты попросил меня рассказать все, что я знаю о растениях, - ответил дон Хуан.

В его голосе я уловил оттенок сарказма. Это звучало так, словно он меня разыгрывал.

- Но все, что ты до сих пор мне рассказал, не имеет с растениями ничего общего, - возразил я.

Он ответил, что изучение растений требует времени.

Я почувствовал: препираться с ним бесполезно. Я осознал полный идиотизм простых и абсурдных решений, которые принимал. Пока я находился дома, я обещал себе, что, общаясь с доном Хуаном, никогда больше не стану нервничать и раздражаться. Но на деле, однако, я мгновенно выходил из себя, стоило ему в очередной раз меня отшить. Я чувствовал, что никак не могу нащупать путей взаимодействия с ним, и это меня злило.

- А сейчас подумай о своей смерти, - неожиданно велел дон Хуан. - Она - на расстоянии вытянутой руки. И в любое мгновение может похлопать тебя по плечу, так что в действительности у тебя нет времени на вздорные мысли и настроения. Времени на это нет ни у кого из нас. Ты хочешь знать, что я сделал с тобой в тот день, когда мы впервые встретились? Я видел тебя. И я видел, что ты думаешь, что врешь мне. Но ты не врал, ты действительно не врал.

Я сказал, что его объяснение только еще больше меня запутало. Он ответил, что именно по этой причине не хотел мне ничего объяснять, и что в зачет идет только одно - действие. Действие, а не разговоры.

Он вытащил соломенную циновку и улегся на нее, подложив под голову какой-то сверток. Устроившись поудобнее, он сказал, что мне предстоит еще кое-что сделать, если я действительно хочу изучать растения.

- Я увидел в тебе тогда один существенный недостаток - ты не любишь принимать ответственность за свои действия, - медленно произнес дон Хуан, как бы давая мне время понять, о чем он говорит. - Когда ты говорил мне все это на автостанции, ты прекрасно отдавал себе отчет в том, что врешь. Почему ты врал?

Я объяснил, что делал это, чтобы заполучить "главного информатора" для своей работы.

Дон Хуан улыбнулся и затянул мексиканскую мелодию.

- Если ты что-то решил, нужно идти до конца, - сказал он, - но при этом необходимо принять на себя ответственность за то, что делаешь. Что именно человек делает, значения не имеет, но он должен знать, зачем он это делает, и действовать без сомнений и сожалений.

Он смотрел на меня изучающе. Я не знал, что сказать. Наконец, у меня сформировалось мнение, почти протест. Я воскликнул:

- Но это же невозможно!

Он спросил, почему, а я ответил, что, наверно, было бы идеально, если бы люди обдумывали все, что собираются сделать. Но на практике, однако, такое невозможно, и невозможно избежать сомнений и сожалений.

- Еще как возможно! - убежденно возразил дон Хуан, - Взгляни на меня. У меня не бывает ни сомнений, ни сожалений. Все, что я делаю, я делаю по собственному решению, и принимаю на себя всю полноту ответственности за это. Самое простое действие, например, прогулка с тобой по пустыне, может означать для меня смерть. Смерть неуклонно идет по моему следу. Поэтому места для сомнений и сожалений я оставить не могу. И если во время нашей с тобой прогулки мне предстоит умереть в пустыне, то я должен там умереть. Ты же, в отличие от меня, ведешь себя так, словно ты бессмертен, а бессмертный человек может позволить себе отменять свои решения, сожалеть о том, что он их принял, и в них сомневаться. В мире, где за каждым охотится смерть, приятель, нет времени на сожаления или сомнения. Время есть лишь на то, чтобы принимать решения.

Я совершенно искренне возразил, что, по моему мнению, мир, о котором он говорит, нереален, что он произвольно создает этот мир, взяв идеальную модель поведения и утверждая, что следует действовать именно таким образом.

И я рассказал дону Хуану о своем отце, который любил читать мне бесконечные проповеди о чуде здравого ума в здоровом теле, о том, что молодым людям следует закалять и укреплять свое тело, преодолевая трудности и участвуя в спортивных состязаниях. Отец был молод; когда мне было восемь, ему едва исполнилось двадцать семь. Летом он, как правило, уезжал из города, где работал учителем в школе, чтобы хоть месяц провести на ферме моего деда, где я жил. Этот месяц был для меня сущим адом. Я привел дону Хуану один из типичных примеров поведения отца. Пример этот, как мне казалось, вполне соответствовал теме нашего разговора.

Едва приехав на ферму, отец тут же тащил меня с собой на длинную прогулку, во время которой мы обсуждали дальнейшие действия. Отец строил планы насчет того, как мы будем ходить плавать каждое утро в шесть часов. Вечером он заводил будильник на полшестого, чтобы утром у нас было достаточно времени: ведь ровно в шесть мы уже должны быть в воде. Утром будильник звонил, отец выбирался из постели, надевал очки и выглядывал в окно.

Я даже дословно вспомнил монолог, который он при этом произносил:

- М-м-м… Что-то сегодня как-то облачно. Слушай, я полежу еще минут пять. О'кей? Только пять! Просто нужно хорошенько потянуться, чтобы сон окончательно прошел.

И он неизменно засыпал, и спал до десяти, а иногда и до полудня.

Я сказал дону Хуану, что особенно меня раздражало то, что он упорно не желал отказываться от своих невыполнимых решений. Ритуал повторялся каждое утро, до тех пор, пока я, в конце концов, не отказывался заводить будильник, чем страшно обижал отца.

- Это вовсе не были невыполнимые решения, - возразил дон Хуан, явно принимая сторону моего отца. - Он просто не знал, как ему проснуться и встать, вот и все.

- Как бы там ни было, - сказал я, - я не терплю неосуществимых решений.

- А какое решение было бы в данном случае осуществимым? - застенчиво улыбаясь, спросил дон Хуан.

- Отец должен был признаться себе, что не в силах пойти купаться в шесть, и решить, что купаться мы отправимся, скажем, в три часа пополудни.

- Твои решения ранят дух, - сказал дон Хуан исключительно серьезным тоном.

Мне показалось, что в голосе его даже прозвучали печальные нотки. Довольно долго мы молчали. Мое раздражение улеглось. Я думал о своем отце.

- Он не хотел идти купаться в три часа пополудни. Неужели ты не понимаешь? - сказал дон Хуан.

Его слова заставили меня взвиться.

Я сказал, что отец был слаб, и таким же был его мир идеальных поступков, которые он никогда не осуществлял. Я почти кричал.

Дон Хуан не произнес ни слова. Он медленно и ритмично покачал головой. Я чувствовал ужасную печаль. Всякий раз, когда я вспоминал об отце, меня охватывало какое-то опустошающее чувство.

- Думаешь, ты был сильнее, да? - как бы между прочим спросил дон Хуан.

Я ответил, что именно так и думаю, и начал было рассказывать о состоянии эмоциональной сумятицы, в которое отец неизменно меня приводил, но дон Хуан перебил;

- Он поступал с тобой нечестно?

- Нет.

- Может, он был мелочен по отношению к тебе?

- Нет.

- И он делал для тебя все, что было в его силах?

- Да.

- Так что тебе не нравится?

Я снова начал кричать, что он был слаб, но спохватился и понизил голос. На допросе у дона Хуана я чувствовал себя как-то нелепо.

- Зачем ты все это делаешь? - спросил я, - Предполагалось, что мы будем говорить о растениях.

Я был раздражен и подавлен больше, чем когда-либо до этого. Я сказал, что мое поведение - не его дело, и что не с его познаниями об этом судить, а он разразился грудным хохотом.

- Когда ты злишься, ты всегда чувствуешь, что прав, да? - спросил он и по-птичьи моргнул.

Это было действительно так. Мне была свойственна тенденция всегда чувствовать праведность своего гнева.

- Давай не будем говорить о моем отце, - сказал я, изображая хорошее настроение, - поговорим лучше о растениях.

- Нет уж, давай поговорим о твоем отце, - настаивал дон Хуан. - Это как раз то, с чего нам сегодня следовало бы начать. Если ты думаешь, что был настолько сильнее его, то скажи, почему ты сам не ходил купаться в шесть утра и не вытаскивал его с собой?

Я ответил, что не мог поверить в то, что отец просил меня об этом всерьез. Я всегда считал, что купание в шесть утра - это дело моего отца, а не мое.

- С того момента, как ты принял его идею, это стало также и твоим делом, - резко сказал дон Хуан.

Я сказал, что никогда ее не принимал, потому что знал, что отец склонен к самообману. Таким тоном, словно речь шла о чем-то само собой разумеющемся, дон Хуан спросил, почему я тогда же не сказал отцу все, что по этому поводу думал.

- Отцу таких вещей не говорят, - неуверенно попытался я объяснить.

- А, собственно, почему?

- В моем доме это было не принято, вот и все.

- Ты совершал гораздо более неприглядные поступки в своем доме, - провозгласил он, как судья, выносящий приговор. - Единственное, чего ты так и не совершил - ты не возжег огонь собственного духа!

Сила этих его слов была столь сокрушительной, что они, словно эхо, отозвались в моем сознании. Он опрокинул все мои щиты. Я был не в состоянии с ним спорить. Чтобы как-то защититься, я кинулся записывать.

В последней слабой попытке объясниться я сказал, что всю жизнь мне почему-то приходится иметь дело с людьми вроде моего отца, которые, подобно ему, бросали мне наживку в виде своих заманчивых планов, а в итоге я всегда оказывался не у дел.

- Ты жалуешься, - мягко произнес дон Хуан. - Ты жаловался всю свою жизнь, потому что не привык принимать ответственность за свои решения. Если бы ты согласился с решением твоего отца каждое утро в шесть часов ходить купаться, ты пошел бы самостоятельно, если бы понадобилось, или послал бы отца к черту, едва он заикнулся бы на эту тему после того, как ты понял, чего стоят все эти разговоры. Но ты ничего ему не сказал. Так что ты был так же слаб, как твой отец. Принять на себя ответственность за свои решения - это значит быть готовым умереть за них.

- Постой, постой! - воскликнул я. - Ты передергиваешь!

Но он не дал мне закончить. А сказать я собирался, что привел своего отца лишь в качестве примера нереалистического образа действия, и что ни один здравомыслящий человек не согласится умирать за такую идиотскую вещь.

- Не имеет значения, каким именно является решение, - сказал дон Хуан. - В этом мире нет ничего более серьезного, чем что-либо другое. Разве ты не понимаешь? В мире, где за каждым охотится смерть, не может быть маленьких или больших решений. Здесь есть лишь решения, которые мы принимаем перед лицом своей неминуемой смерти.

Я не мог сказать ничего. Прошло не менее часа. Дон Хуан совершенно неподвижно лежал на своей циновке. Но он не спал.

- Почему ты мне все это рассказываешь, дон Хуан? - спросил я. - Почему ты делаешь все это со мной?

- Ты пришел ко мне, - ответил он. - Вернее, ты был ко мне приведен. И я за тебя взялся.

- Прошу прощения?..

- Ты мог бы взяться за своего отца, если бы стал ради него купаться по утрам. Но ты не сделал этого, наверно, потому, что был слишком молод. Я прожил больше тебя. Надо мной ничего не висит. В моей жизни нет спешки, поэтому я могу как следует за тебя взяться.

Во второй половине дня мы отправились в поход. Я легко выдерживал темп, который задавал дон Хуан, и опять восхищался его поразительной тренированностью. Он шел настолько легко и шаги его были настолько уверенными, что рядом с ним я выглядел ребенком. Я заметил, что он не любит разговаривать во время ходьбы. Если я заговаривал с ним, он останавливался, чтобы ответить.

Через пару часов мы подошли к холму. Дон Хуан сел и указал мне на место рядом с собой. Напыщенно-торжественным тоном он заявил, что собирается рассказать мне сказку.

Жил некогда молодой человек - очень бедный индеец. Он жил в большом городе, и окружали его только белые люди. У него не было ни дома, ни родных, ни друзей. Он пришел в город за счастьем, но нашел лишь нищету и боль. Время от времени он, работая как мул, добывал несколько центов на кусок хлеба. Если бы не это, ему пришлось бы просить милостыню или воровать.

Однажды молодой человек отправился на рынок. Бредя как в тумане, он диким взглядом рассматривал изобилие прекрасных товаров. Он был в таком шоке, что не видел, куда идет и, в конце концов, налетев на стоявшие корзины, свалился на какого-то старика.

Старик нес четыре большущих кувшина и только что остановился и присел, чтобы перекусить. Дон Хуан многозначительно улыбнулся и сказал, что старику показалось довольно странным то, что на него свалился молодой человек. Он не рассердился из-за того, что его потревожили, но лишь удивился, почему это оказался именно этот конкретный молодой человек. Парень же, наоборот, разозлился и обругал старика за то, что тот расселся у него на дороге. Его совершенно не интересовала скрытая причина их встречи. Он не заметил, что это было пересечением их путей.

Дон Хуан изобразил движение человека, который пытается схватить нечто перевернувшееся и покатившееся. Он сказал, что кувшины старика опрокинулись и покатились. Увидев это, молодой человек решил, что на сегодня ему удалось найти для себя пропитание.

Он помог старику и взялся нести тяжелые кувшины. Старик сказал, что идет домой в горы, и молодой человек настоял на том, чтобы сопровождать его хотя бы часть пути.

Старик повернул в горы и по дороге накормил молодого человека, отдав ему часть купленных на рынке продуктов. Молодой человек набил брюхо под самую завязку и, почувствовав, что сыт, начал замечать, насколько тяжелы сосуды, которые он нес. И он покрепче прижал их к себе.

Дон Хуан вытаращил глаза и с дьявольской усмешкой сказал, что молодой человек спросил у старика: "Что у тебя в этих кувшинах?" Старик не ответил, но сказал, что собирается показать молодому человеку друга, который развеет его горести, даст ему совет и научит мудрости, необходимой для того, чтобы разобраться в неисповедимых путях этого мира.

Дон Хуан изобразил обеими руками величественный жест и сказал, что после этого старик призвал к себе оленя. Ничего красивее этого оленя молодому человеку в своей жизни видеть не доводилось. Олень был настолько ручным, что подошел совсем близко и бродил вокруг. Он сиял и переливался всеми цветами радуги. Молодой человек был очарован и тут же догадался, что это - "олень духа". Старик сказал ему, что, если молодой человек хочет, чтобы олень стал его другом и подарил ему свою мудрость, он должен всего-навсего отказаться от кувшинов.

Дон Хуан изобразил честолюбивую усмешку и сказал, что все мелочные желания и страсти молодого человека всколыхнулись в ответ на это предложение. Глазки дона Хуана стали маленькими и дьявольски колючими. Имитируя молодого человека, он вкрадчиво спросил: "Так что же все-таки в твоих кувшинах?"

Дон Хуан сказал, что ответ старика был очень искренним: в кувшинах - пища. "Пинола" и вода. Он прервал рассказ и пару раз прошелся по кругу. Я не знал, что он делает. Но сказка еще явно не закончилась. Я решил, что хождение по кругу изображает мучительные раздумья, в которые погрузился молодой человек.

Дон Хуан сказал, что, разумеется, молодой человек не поверил ни единому слову старика. Он прикинул, что старик - наверняка колдун, и если за свои кувшины он готов отдать "оленя духа", то какое невероятное могущество, какую фантастическую силу они должны содержать!

Лицо дона Хуана снова исказила дьявольская усмешка и он сказал, что молодой человек заявил: он выбирает кувшины. Последовала длинная пауза, вроде бы означавшая конец сказки. Дон Хуан молчал, но я был уверен, что он ждет от меня вопросов, и спросил:

- И что же произошло с молодым человеком?

- Он взял кувшины, - ответил дон Хуан с улыбкой, выражавшей удовлетворение.

Последовала еще одна длительная пауза. Я засмеялся. Я подумал, что это - настоящая "индейская сказка".

Сияя глазами, дон Хуан улыбнулся с видом простачка, а потом засмеялся мягкими раскатами и спросил:

- Разве тебе не интересно, что было в кувшинах?

- Интересно, конечно. Просто я думал, что сказка закончилась.

- Ну что ты! - сказал он с озорным блеском в глазах. - Молодой человек схватил свои кувшины, убежал, забрался в укромное место и там их открыл.

- И что он увидел? - спросил я.

Дон Хуан взглянул на меня, и я почувствовал, что он в полной мере осознает все упражнения, которые в этот момент проделывал мой интеллект. Он тряхнул головой и усмехнулся.

- Ну ладно, - сказал я. - Кувшины оказались пустыми?

- В кувшинах оказались только пища и вода, - ответил он. - И молодой человек в припадке гнева разбил их о камни.

Я сказал, что его реакция совершенно естественна - любой на его месте сделал бы то же самое.

На что дон Хуан заявил, что молодой человек был дураком, который сам не знает, что ищет. Он не знал, что такое "сила", поэтому не мог судить о том, нашел он ее или нет. Он не принял на себя ответственности за свое решение, поэтому так разозлился из-за своего просчета. Он рассчитывал что-то приобрести, а вместо этого не получил ничего. Дон Хуан сказал, что, окажись я на месте того молодого человека и последуй я своим склонностям, я точно так же закончил бы припадком гнева и разочарованием, и остаток своей жизни, несомненно, провел бы, жалея себя и стеная о том, что потерял.

Потом он объяснил мне поведение старика. Тот поступил очень умно, предварительно до отвала накормив молодого человека. В результате тот обрел "отвагу сытого желудка" и, обнаружив в кувшинах только пищу, пришел в ярость и разбил их о камни.

- Если бы решение молодого человека было осознанным и если бы он готов был за него ответить, - сказал дон Хуан, - он оставил бы еду, которая была в кувшинах, себе и был бы этим более чем доволен. А может, ему бы даже удалось понять, что эта еда тоже была силой.