Я стал помогать ему очищать от сора сухие корешки и траву. Долгое время мы
работали молча. Когда мне приходится долго молчать, я чувствую себя не в своей
тарелке, особенно рядом с доном Хуаном. Я не выдержал и обрушился на него с
вопросом.
— Как человек знания использует свою управляемую глупость, когда умирает
кто-нибудь, кого он любит?
Старик, застигнутый вопросом врасплох, удивленно посмотрел на меня.
— Взять, например, твоего внука Лусио, — сказал я. — Если бы он умер, ты бы и
тогда прибег к управляемой глупости?
— Возьмем лучше моего сына Эулалио, — ответил дон Хуан. — Его завалило
камнями, когда он работал на строительстве шоссе. То, что я сделал в момент его
смерти, было управляемой глупостью. Когда я добрался до места, где взрывали
скалы, он уже умирал, но в его теле оставалась сила, и он пытался двигаться. Я
подошел и попросил дорожных рабочих оставить его на месте. Они послушались и
обступили изувеченное тело. Я тоже стоял рядом, но не смотрел, а переключил
зрение, чтобы видеть . Жизнь покидала его, рассеивалась, как туман или
иней. Так я поступил в минуту смерти сына. Это было все, что я мог сделать, и
это было управляемой глупостью. Если бы я смотрел на него, то видел бы
подергивающееся тело, и все во мне оборвалось бы от слез: мне никогда больше не
увидеть, как он идет по земле. Но вместо этого я видел его смерть, и
потому не испытывал ни грусти, ни других чувств. Его смерть была равнозначна
чему угодно.
Дон Хуан умолк и, казалось, поддался грусти, но тут же, улыбнувшись, потрепал
меня по голове.
— Так что можешь считать: когда умирает любимый человек, управляемая глупость
сводится к переключению зрения.
Я подумал о тех, кто мне дорог, и волна жалости к самому себе захлестнула
меня.
— Ты счастливый, дон Хуан, — сказал я, — можешь переключать зрение. Мне дано
только смотреть.
Он рассмеялся.
— Счастливый, как ломовая лошадь. Нелегкий это труд!
Тут рассмеялся и я. А потом вновь стал донимать дона Хуана вопросами —
возможно, лишь затем, чтобы разогнать свою печаль.
— Если я правильно тебя понял, — начал я, — единственные действия человека
знания, которые не являются управляемой глупостью, — это те, которые он
совершает с помощью своего гуахо или Мескалито. Правильно?
— Правильно, — усмехнулся дон Хуан. — Гуахо и Мескалито — не чета нам, людям.
Управляемая глупость приложима только ко мне самому и к тому, что я делаю,
находясь среди людей.
— Но вполне логично допустить, что человек знания может воспользоваться
управляемой глупостью по отношению к своему гуахо или Мескалито.
Дон Хуан уставился на меня.
— Вот куда завели тебя мысли, — сказал он. — Человек знания не думает, ему
такое и в голову не придет. Начнем с меня. Я сказал, что управляемая глупость
применима к тому, что я делаю, находясь среди людей. Это потому, что я могу
видеть людей. А вот про своего гуахо я этого сказать не могу, он для меня
загадка. Поэтому управляемая глупость здесь не работает. В отношениях с гуахо
или Мескалито я — всего лишь человек, который научился видеть , который
поражается тому, что ему открывается, и который никогда не поймет всего, что его
окружает.
Теперь что касается тебя. Станешь ты человеком знания или нет — мне все
равно. А для Мескалито это не так, иначе он не стал бы проявлять к тебе интерес.
Я могу заметить его интерес и действовать соответственно, но понять его
намерения не в силах.
5 октября 1968 года, когда мы, собравшись ехать в центральную часть Мексики,
садились в машину, дон Хуан задержал меня.
— Я уже говорил, — сказал он серьезно, — что нельзя открывать людям ни имя
колдуна, ни место, где он пребывает. Когда дело касается меня, ты, кажется, это
выполняешь. Хочу попросить о том же и для моего друга, к которому мы едем.
Можешь звать его Хенаро.
Я напомнил дону Хуану, что никогда не подводил его.
— Знаю, — согласился он. — Но иногда ты бываешь слишком беспечным.
Я стал возражать. Дон Хуан сказал, что хотел напомнить лишь одно: кто
легкомысленно относится к колдовству, тот играет со смертью.
— Но довольно об этом, — сказал дон Хуан. — Как только сядем в машину, я и
словом не обмолвлюсь о Хенаро. А тебе советую привести в порядок свои мысли. При
встрече с ним голова должна быть ясной и свободной от сомнений.
— От каких сомнений?
— От любых. Когда встретишься с ним, будь прозрачным, как стекло. Помни: он
тебя видит .
Эти странные предостережения меня напугали. Я сказал, что, может быть, мне
вообще лучше не встречаться с его другом, а лишь подвезти дона Хуана и
уехать.
— Ну зачем же так, это только предостережение, — ответил дон Хуан. — Однажды
ты уже встречался с колдуном, и он чуть не убил тебя. Я говорю о Висенте. Так
что берегись и на этот раз!
Добравшись до Центральной Мексики, мы потратили еще два дня, пешком
пробираясь от места, где оставили машину, до жилища дона Хенаро — небольшой
хижины на склоне горы. Дон Хенаро, словно поджидая нас, стоял в дверях. Я сразу
узнал его, потому что видел его раньше, хотя и мельком, когда привозил дону
Хуану свою книгу. Тогда мне показалось, что он одних лет с доном Хуаном; сейчас
понял, что он моложе, лет шестидесяти с небольшим. Он был очень смуглый и
жилистый, стройнее, чем дон Хуан, и ниже ростом. Густые, тронутые сединой волосы
закрывали уши и лоб, лицо было круглое, с грубоватыми чертами, большой нос делал
его похожим на хищную птицу.
Сперва дон Хенаро заговорил с доном Хуаном. Тот утвердительно кивал головой.
Разговор был коротий и не на испанском, так что я ничего не понял. Затем
повернулся ко мне.
— Прошу пожаловать в мою скромную хижину! — произнес он по-испански.
Эти слова мне приходилось слышать в разных уголках Мексики. Но, произнеся их,
дон Хенаро вдруг без всякой причины засмеялся, и я понял: это управляемая
глупость. Его, конечно же, ничуть не волновало, что его дом — скромная хижина.
Дон Хенаро сразу мне понравился.
Первые два дня мы ходили в горы собирать травы. Отправлялись на рассвете
втроем. Дон Хуан и дон Хенаро поднимались, вероятно, в какое-то заветное место,
а меня оставляли в лесу. Там было хорошо; я не замечал, как бежит время, не
тяготился одиночеством. Я целиком отдался поиску трав, которые указал мне дон
Хуан.
Домой возвращались к вечеру. Я так уставал, что тут же засыпал.
Третий день был не похож на первые два. На этот раз мы остались втроем, и дон
Хуан попросил дона Хенаро показать мне, как разыскивать некоторые растения.
Вернулись вскоре после полудня. Старики уселись возле хижины и несколько часов
провели в полном молчании, словно в трансе. А между тем они не спали: я прошелся
раза два мимо и заметил, что дон Хуан смотрит на меня и дон Хенаро — тоже.
— Собирая растения, надо с ними разговаривать, — как бы ни с того ни с сего
произнес дон Хуан. Он повторил сказанное трижды, желая, видимо, подчеркнуть
важность своих слов.
— С растениями нужно разговаривать, чтобы их увидеть , — продолжал
он. — Чтобы познакомиться с каждым. Тогда они расскажут все, что ты хочешь
узнать.
День клонился к вечеру. Дон Хуан сидел на большом плоском камне, глядя на
запад; дон Хенаро — рядом на соломенной циновке, лицом к северу. В первый же
день дон Хуан объяснил, что это их «позы» и что я должен сидеть напротив них,
лицом на юго-восток, а на них глядеть лишь мельком.
— Верно я говорю? — обратился дон Хуан к дону Хенаро. Тот утвердительно
кивнул.
Я сознался, что не придерживался его наставлений, — разговаривать с
растениями казалось мне нелепым.
— Ты никак не хочешь понять, что колдовство — не шутка, — строго сказал дон
Хуан. — Когда колдун видит , он обретает силу.
Дон Хенаро глядел на меня в упор. Я делал записи, и, видимо, это его
озадачило. Он улыбнулся, покачал головой, потом что-то сказал дону Хуану. Тот
пожал плечами. Дон Хуан привык к тому, что я постоянно пишу, и вел разговор, не
обращая на это внимания. Но дон Хенаро не мог унять смеха, и, чтобы не нарушать
хода беседы, я отложил блокнот.
Дон Хуан повторил, что колдовство — не шутка, ибо на каждом шагу колдун
играет со смертью. Потом обратился к дону Хенаро и рассказал, как в одну из
ночных поездок я увидел огни настигающей нас смерти. Эта история почему-то
развеселила дона Хенаро — он буквально катался по земле от смеха.
Дон Хуан извинился передо мной и сказал, что его друг подвержен приступам
смеха. Я обернулся, думая, что дон Хенаро по-прежнему катается по земле, — и
увидел его в необычной позе. Он стоял на голове без помощи рук и скрестив ноги,
будто сидит. Зрелище было столь неожиданным и нелепым, что я подпрыгнул. Но
прежде, чем я осознал, что дон Хенаро проделал нечто фантастическое с точки
зрения механики человеческого тела, он уже сидел в прежней позе. Дон Хуан,
видимо, знал, как это делается, и приветствовал трюк своего друга громким
хохотом.
Заметив, что я ошеломлен, дон Хенаро дважды хлопнул в ладони и опрокинулся на
спину. Он, несомненно, хотел привлечь мое внимание: несколько раз заваливался на
спину, сохраняя позу сидящего человека и упираясь головой в землю. Потом с силой
вытолкнул тело в вертикальное положение и «просидел» так какое-то время на
собственной голове.
Наконец старики угомонились, и дон Хуан продолжил разговор. Я сел поудобнее.
На этот раз он не улыбался, как бывало, когда я внимательно слушал его слова.
Дон Хенаро снова уставился на меня, будто ждал, когда я примусь писать, но я не
стал этого делать. Дон Хуан тем временем отчитывал меня за то, что, собирая
растения, я с ними не разговариваю, как он велел. Ты погубил растения, сказал
он, и они могли бы тебя погубить. Наверняка они рано или поздно навлекут на тебя
болезнь. Ты решишь, что у тебя обычный грипп, и ни за что не догадаешься об его
истинной причине.
Оба опять развеселились. Затем дон Хуан сказал серьезно:
— Если не будешь думать о смерти, то в жизни твоей не будет ни смысла, ни
порядка. — Лицо у него было суровое.
— Что еще есть у человека, кроме жизни и смерти? — спросил он.
Эта мысль показалась мне интересной, и я открыл блокнот. Дон Хенаро с улыбкой
уставился на меня. Потом откинул голову назад и раздул ноздри. Мышцами носа он
владел мастерски и раздул ноздри вдвое против обычного.
В этой клоунаде самым комичным были не действия дона Хенаро, а его
собственная реакция на них. Он опрокинулся на землю, захохотал и вновь оказался
все в той же позе — вверх тормашками.
Дон Хуан смеялся до слез, я же лишь нервно похихикивал.
— Хенаро терпеть не может писанины, — объяснил дон Хуан.
Я убрал было блокнот, но дон Хенаро сказал, что ничего против не имеет. Я
снова принялся писать. Дон Хенаро повторил свой трюк, и оба старика опять
покатились со смеху.
Все еще смеясь, дон Хуан сказал, что Хенаро просто меня копирует, — когда я
пишу, у меня раздуваются ноздри. А еще дон Хенаро считает, что изучать
колдовство с помощью карандаша и бумаги — такая же чушь, как сидеть на голове.
Вот он и принимает эту нелепую позу.
— Ведь и вправду забавно, — сказал дон Хуан. — Только Хенаро способен сидеть
на голове, и только ты способен учиться колдовству по бумаге.